Когда норвежцы стоят на остановке в ожидании транспорта, то почти никто из них не стоит под навесом, даже если идет дождь. Места под козырьком хватает только для двоих. Остальные остаются под дождем, как будто двое в укрытии больны заразной болезнью и к ним опасно приближаться.
Я нахально попытался стать третьим, но это закончилось весьма печально для пожилого господина в темно-сером дорогом пальто и желтых перчатках — ему пришлось очутиться под дождем.
Женщина, с которой мне довелось делить остановку, наверняка приехала в Берген из самой глубинки Западной Норвегии. Взгляд ее был прикован к асфальту, уголки рта опущены вниз, а на всем облике лежала печать отверженности и глубокой тоски, как будто она только и мечтала вернуться к земле, от которой ее оторвали. Солнце ее детства уже давно зашло за горизонт и никогда больше не появится из-за океана.
У стоящих под дождем в ожидании автобуса людей лица вообще были совершенно невыразительны, а черты лица нарисованы простым карандашом, и казалось, что в любую минуту их может смыть дождем.
Когда из тоннеля показался желтый рейсовый автобус, мы все сразу бросились к нему и, ворвавшись внутрь, постарались сесть как можно дальше друг от друга. Веселенькое утреннее сборище. Если бы кто-нибудь предложил нам сейчас исполнить радостную песенку, он был бы немедленно послан обратно в психушку, благо она была за поворотом.
Я вышел из автобуса около Центрального почтамта с чувством человека, выписавшегося из больницы после долгой тяжелой болезни. Я отправился в Полицейское управление и поинтересовался, на месте ли Данкерт Мюус. Да, на месте, но не испытывает желания видеть меня.
— Тогда ему придется закрыть глаза, — улыбнулся я плешивому дежурному и направился к лифту.
На четвертом этаже в своем кабинете Мюус пытался вдохнуть побольше воздуха, докуривая очередную сигарету. Увидев меня, он взорвался:
— Неужели не понятно, что я не хочу тебя видеть? — прорычал он.
— Я боялся, что ты изменишь свое решение. — И с этими словами я направился к его столу и уселся на стул.
Несколько секунд мы мерили друг друга взглядами. Если большинство людей с годами становятся все меньше и меньше, то с Мюусом было наоборот. С каждым годом он приобретал все большее и большее сходство с неотесанной квадратной глыбой гранита. Но на голове всегда была одна и та же неизменная шляпа, которую, вероятно в качестве наказания, Бог предопределил носить ему до смерти.
Он был в сером костюме, черных туфлях, белой рубашке и рыже-красном галстуке.
— Ты выбрал самый свой симпатичный галстук, — сказал я.
Он передвинул окурок в другой уголок рта и выдохнул:
— Я стал слишком рано радоваться. Нам нужно было подождать всего пять минут…
— Да уж, с поджогом вам придется повозиться. Не то что с обычным пожаром в старом деревянном доме…
На его губам промелькнула слабая улыбка.
— Я бы не стал называть это поджогом. Простая разборка между своими. И расследовать такое преступление мне доставит истинное удовольствие… Ты меня понимаешь, надеюсь?
— Все понятно. В своем деле ты уже не тот, что раньше.
Он уставился на меня. От его сигареты шел противный запах. От дыма у меня начало пощипывать кожу.
— Я был не один в доме.
— Нет? — Последовала долгая пауза. — А мы-то думали, ты переехал туда насовсем. — Новая пауза. — Что именно в таком обществе ты чувствуешь себя своим. — Он пошевелил языком во рту и сделал недвусмысленное движение, чтобы показать, что от разговора со мной его тошнит. Затем протянул руку за блокнотом и карандашом и сказал:
— Ну, Веум, кто же там был кроме тебя?
— Минимум четыре человека. Один сшиб меня на лестнице, другой огрел по голове — и еще двое.
— Веселая компания, как я погляжу. Никто случайно не танцевал канкан?
— Один парень, похоже, видел призрак смерти, и девушка.
— Девушка… — Он раскрыл рот, и я был почти восхищен тем, что сигарета не упала на стол. — Именно за ней-то ты и охотился, если я действительно знаю тебя.
Я твердо посмотрел на него.
— Это моя работа. Мне поручили найти ее, узнать, как ее дела, и…
— И…
Я попытался представить ее лицо, но я видел его всего лишь несколько секунд, и в памяти ничего от тех секунд не осталось.
— Меня ударили по голове сзади чем-то тяжелым. Когда я очнулся, то дом уже горел.
— Сейчас он казался более заинтересованным.
— Как долго ты был без сознания?
— Не знаю. Во сколько вы приехали?
Он порылся в бумагах на столе.
— Вот… сообщение о пожаре поступило в… 22.35. Пожарная команда прибыла на место в 22.39. Мы — на две-три минуты позже.
Я подумал.
— Было около десяти, когда я вошел в дом. Кто-нибудь должен был заметить, как убегал тот парень, что сшиб меня. И другие. Если только… Вы ничего не обнаружили на пожарище?
Он отрицательно покачал головой и лишь продолжал постукивать карандашом по поверхности стола.
— Эта девушка… У нее есть имя?
Я кивнул. Большинство людей имеют имена.
Он посмотрел на меня своим каменным взглядом, но так ничего и не сказал.
Я быстро продолжил:
— Если ты хочешь его узнать, я должен сначала позвонить ее сестре, моему клиенту.
Он снисходительно улыбнулся и фыркнул:
— Звони хоть папе римскому, только назови мне имя.
Я набрал номер Регистра жителей. Карин сняла трубку и прежде, чем я успел объяснить, в чем дело, выпалила:
— Господи, Веум! Я пыталась дозвониться тебе. Я читала сегодняшние газеты. Что случилось? Что! Надеюсь, Сирен не было в доме? Как ты себя чувствуешь?
— Да-да. Ночь в реанимации, и я в отличной форме, как и старший инспектор, — ответил я. — И — нет. Она успела убежать, скажем так.
Мюус прищурился.
— Значит, она все-таки была там.
— Да.
— Ты поговорил с ней?
— Мы успели обменяться парочкой взглядов, прежде чем кто-то ударил меня сзади по голове.
— Ударил? Господи, какой кошмар!
— Полиция так не считает!
— Где ты сейчас?
— В полицейском участке.
— В поли…
— Именно поэтому я и звоню тебе. Они хотят знать имя твоей сестры. Я не могу назвать его без твоего разрешения.
— Если только они не пойдут к матери, то…
— То тогда все в порядке?
— Да. Ты перезвонишь мне? Я должна узнать…
— Я позвоню. Пока.
Я положил трубку и посмотрел на Данкерта Мюуса.
— Все в порядке.
— Имя?
— Сирен Сэвог.
Он медленно записал имя и долго смотрел на него. Затем лихорадочно принялся разрывать залежи важных бумаг на своем столе.
— О черт… — Он посмотрел на меня и расплылся в улыбке. — Интересно… Очень интересно. — Своим толстым указательным пальцем — одним из самых известных указательных пальцев в городе — он ткнул в кнопку селектора. — Мне нужна информация на Сирен Сэвог! — приказал он. — Возраст… — Он посмотрел на меня.
— Двадцать восемь лет.
— Двадцать восемь лет, — повторил Мюус. — Внешние приметы…
— Может, будет лучше, если я сам… — И я сделал движение по направлению к селектору.
Мюус прорычал:
— Я свяжусь с вами позже. — Он отключил связь и обратился ко мне. — Когда будешь уходить, скажи дежурному ее приметы. Я хочу знать все детали — цвет волос, прическа, одежда, особые приметы, словом, все, что может нас заинтересовать. Ты и сам знаешь.
— Но… Откуда вдруг такой интерес?
Он в задумчивости посмотрел на меня.
— У нас был уже подобный случай полтора года тому назад.
— Ну и что?
Он ядовито посмотрел на меня.
— В прошлый раз погиб один человек. Меня привлекло то, что у него и у этой девушки одинаковые фамилии.
— Ты думаешь о… Имя того человека… Асбьерн Сэвог?
Он опустил свои кулачищи на стол.
— Вот это уже ближе к делу, Веум! Почему ты сразу же об этом не рассказал? Значит, у тебя есть еще кое-что рассказать?
Я покачал головой.
— Нет. Это ее муж. Тот случай заставил ее приняться по новой за наркотики.
— И ты не считаешь это странным? Что ее муж сгорел полтора года тому назад, а она вновь замешана в похожем пожаре сегодня?
— Вчера.
— Ну да! — Он со злостью посмотрел на меня.
Да. Сейчас, когда он спросил меня, я нашел это действительно странным. Я должен не забыть напомнить ей о совпадении при нашей следующей встрече. Но если учесть, что все полицейские этого города охотятся за ней сейчас, то наша встреча может состояться не так уж и скоро.
— А тот пожар расследовали?
Он порылся в бумагах.
— Не так чтобы очень. Не было сделано никакого окончательного вывода. Может быть, на этот раз нам это удастся. Если только мы заполучим эту… Сирен Сэвог.
Сейчас я мог наблюдать процесс формирования мыслей в его голове. Сам рот растянулся в стороны, а уголки опустились вниз, как на портрете директора музея, сделанного Карлом Барксом.